Достоевский глубоко исследует проблему сладострастия. Сладострастие порождает раздвоение. Раздвоение порождает разврат, в нем теряется целостность. Целостность есть целомудрие. Разврат же есть разорванность. В своем раздвоении, разорванности и развратности человек замыкается в своем "я", теряет способность к соединению с другим, "я” человека начинает разлагаться, он любит не другого, а самую любовь. Настоящая любовь есть всегда любовь к другому, разврат же есть любовь к себе. Разврат есть самоутверждение. И самоутверждение это ведет к самоистреблению. Ибо укрепляет человеческую личность выход к другому, соединение с другим. Разврат же есть глубокое одиночество человека, смертельный холод одиночества. Разврат есть соблазн небытия, уклон к небытию. Стихия сладострастия — огненная стихия. Но когда сладострастие переходит в разврат, огненная стихия потухает, страсть переходит в ледяной разврат. Это с изумительной силой показано Достоевским. В Свидригайлове показано органическое перерождение человеческой личности, гибель личности от безудержного сладострастия, перешедшего в безудержный разврат. Свидригайлов принадлежит уже к призрачному царству небытия, в нем есть что-то нечеловеческое. Но начинается разврат всегда со своеволия, с ложного самоутверждения, с замыкания в себе и нежелания знать другого... Трагедия Ставрогина есть трагедия истощения необыкновенной, исключительно одаренной личности, истощения от безмерных, бесконечных стремлений, не знающих границы, выбора и оформления. В своеволии своем он потерял способность к избранию. И жутко звучат слова угасшего Ставрогина в письме к Даше: «Я пробовал везде мою силу... На пробах для себя и для показу, как и прежде во всю мою жизнь, она оказалась беспредельною... Но к чему приложить эту силу вот чего никогда не видел, не вижу и теперь... Я все же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущать от этого удовольствие... Я пробовал большой разврат и истощил в нем силы; но я не люблю и не хотел разврата... Я никогда не могу потерять рассудок и никогда нс могу поверить идее в такой степени, как он (Кириллов). Я даже заняться идеей в такой степени нс могу». Идеал Мадонны и идеал Содомский для него в равной степени притягательны. Но это и есть утеря свободы от своеволия и раздвоения, гибель личности. На судьбе Ставрогина показывается, что делать всего без разбора и границы, оформляющей лик человека, все равно, что ничего уже не желать, и что безмерности силы, ни на что не направленной, все равно, что совершенное бессилие. От безмерности своего беспредельного эгоизма Ставрогин доходит до совершенно эротического бессилия, до полной неспособности любить женщину. Раздвоение подрывает силы личности. Раздвоение может быть лишь преодолено избранием, избирающей любовью, направленной на определенный предмет — на Бога, отметая диавола, на Мадонну, отметая Содом, на конкретную женщину, отметая дурную множественность неисчислимого количества других женщин. Разврат есть последствие неспособности к избранию, результат утери свободы и центра воли, погружение в небытие вследствие бессилия завоевать себе царство бытия. Разврат есть линия наименьшего сопротивления. К разврату следует подходить не с моралистической, а с онтологической точки зрения. Так делает и Достоевский.
Царство Карамазовщины есть царство сладострастия, утерявшего свою цельность. Сладострастие, сохраняющее цельность, внутренне оправдано, оно входит в любовь как ее неустранимый элемент. Но сладострастие раздвоенное есть разврат, в нем раскрывается идеал Содомский. В царстве Карамазовых загублена человеческая свобода, и возвращается она лишь Алеше через Христа. Собственными силами человек не мог выйти из этой притягивающей к небытию стихии. В Федоре Павловиче Карамазове окончательно утеряна возможность свободы избрания. Она целиком находится во власти дурной множественности женственного начала в мире. Для него и Елизавета Смердящая — женщина. Тут принцип индивидуализации окончательно снимается, личность загублена... Достоевский не раскрывает нам положительной эротической любви. Любовь Алеши и Лизы не может нас удовлетворить. Нет у Достоевского и культа Мадонны. Но он страшно много дает для исследования трагической природы любви. Тут у него настоящие откровения.
...Ничего нет самообольщеннее европейских взглядов на свою европейскую семью. Европейские офицеры и инженеры, попадая в Среднюю Азию, в Китай, Индию, Африку, к женщинам тамошним, то есть к чужим дочерям и женам, относятся как к животным, и почему? У них нет семьи, и что же значит, если я, христианин, попользуюсь магометанским или языческим мясом. У нас семья — строгая:
1) она не расторгается ни по каким поводам и никогда,
2) она есть духовный союз, духовное единение,
3) она спиритуалистична и идеальна,
4) она таинство нашей св. церкви.
Это все повторяют, и я так еще объяснял ученикам в классе, например, говоря, что личная слабость Магомета отразилась и на его последователях тем, что у магометан собственно нет семьи. Мы представляем их семью какою-то девичьей, где шалит помещик старого закала, совсем выпустив из виду:
1) детей у них,
2) необыкновенно ранние у них браки,
3) покрывала на лицах их женщин.
В Кисловодске две пожилые кабардинки прохаживались по главной аллее, и мне сказал с грустью Ахмет, продававший кумыс: «Это мои невестки; десять лет назад поверил ли бы кто-нибудь такому... такой нескромности, чтобы магометанская женщина без покрывала выходила на общественное гулянье». Кабардинки же эти (очень пожилые) были образец солидности, важности. И какое же было сравнение с ними треплющихся наших старушек — кормивших сластями кадетов, старичков — семенивших около барышень-под- ростков, и глубочайшего отвращения к скверному полу рослых гвардейцев, которые тут же, в стороне от аллеи, часов с восьми засаживались за зеленое сукно, не поворачивая головы к шумящему около них шелку. Женщина европейская жадно и уже давно пошла на линию «приключений», а разобрав все и сначала — осудить ее нельзя. Тысячу лет подневольной любви (не было развода) заставили ее... «Выстрелить в свободную любовь», под чем разумеется не независимая, свободная преданность одному, а свобода всем отдаваться, никого не любя. Мне этот Ахмет говорил: «Муж у нас жене не может сказать оскорбительного слова: она пожалуется мулле, мулла разберет и даст развод и прикажет ей выдать калым (денежное обеспечение, оговоренное, на случай развода, в брачном договоре) Но жен много: как же они не ссорятся? А как же они будут ссориться, когда это с незапамятных времен и по закону пророка».