Блуд на Руси (Устами народа) - 1997 - Страница 105

105

Я следил за ней пожираемый желанием, сдержать которое становилось все труднее. Она подняла высоко над головой руки, потянулась кверху движением, от которого рубашка поднялась высоко над ямочками колен. Я замер в ожидании: еще несколько движений и снова блеснет... Но как будто угадав мое желание, Елена засмеялась и, нагнувшись над раковиной, стала брызгать себе в лицо, вскрикивая от удовольствия. Ее торс округлился, склоненное тело словно предлагало себя моим прикосновениям. Я поднялся к ней, дрожа от возбуждения. Слегка обернувшись, она посмотрела на меня с улыбкой, в которой снова показалось знакомое мерцание приближающейся страсти.

Все мое существо напружинилось, как убийца, который готов вонзить нож в тело своей жертвы... И я вонзил его... погрузив клинок во влажную горячую рану до последней глубины с таким неистовством страсти, что Елена затрепетала. Ее голова опустилась на руки, судорожно вцепившиеся в мрамор столика. Я не знаю чей стон — мой или ее раздался, — приглушенный новым приливом наслаждений. Упоение охватило женщину почти мгновенно, она безжизненно повисла на моих руках и, наверное, упала бы, если бы ее не подержала опора страстная и крепкая. «Подожди, я больше не могу так, — прошептала она. — Бога ради, отнеси меня в постель».

Я схватил ее на руки и перенес как добычу Пружины матраца застонали с жалобой и обидой, когда на них обрушилась тяжесть наших тел. Елена молила о пощаде.

Прошло несколько сладостных, мучительных минут, прежде чем она позволила возобновить ласки. Держа рукой символ страсти, передала ему силу своей благородной нежности, в рукопожатии длительном и сердечном. Она любовалась: «Подожди, дай мне посмотреть... Как это красиво! Я чувствую, как его пламя зажжет все... Дай мне поцеловать его... Вот так... Он проникает в глубь моего существа».

И вдруг она шаловливо засмеялась, восхищенная новой мыслью: «Какой ты счастливый! Можешь ласкать себя! Ну конечно! Попробуй нагнуться. Да нет, не так... еще сильнее... Вот видишь? Неужели тебе не приходило в голову? Когда я была еще девчонкой, то плакала от того, что не могу поцеловать себя. У меня была сестра, на год старше меня. Мы садились утром на кровать и нагибались, стараясь коснуться губами. Иногда казалось, что остается немножко! Потом мы ласкали друг друга».

Ее руки забродили по всему моему телу, почти не касаясь его. От их вздрагивающих пальцев исходили токи все растущей страсти. Елена будто передавала на расстоянии всю силу нежности, воспринятой от меня за час непрерывной ласки. Концы ее пальцев испытали сладострастие, которое разливалось по всему телу. Прикосновение рук, губ, языка длилось все чаще, настойчивее, непрерывнее и, наконец, страшная предсмертная дрожь прошла по моим позвонкам. Стон вырвался из стиснутого рта и густая, бурная волна взмыла и полилась, впитываемая жадно приникшими губами Елены. Я слабел, терял сознание от блаженства и бессилия...

Сон, в который я погрузился тотчас же, можно считать равным только смерти: так крепок, непробуден и бесчувственен он был.

Когда я открыл глаза, Елены не было со мной. Мгновенно сон покинул меня, и какое-то неприятное предчувствие коснулось моего сознания. Я встал, и еще не понимая в чем дело, начал торопливо одеваться.

Чемодан, в котором лежал приказ, торчал из-под неплотно прикрытой дверцы шкафа. Я хорошо помнил, шкаф был заперт на ключ. Чувствуя, как смертельный холод коснулся моих волос, распахнул дверцу и увидел, что мой чемодан отомкнут. Приказа не было...

Без всяких сомнений, эта женщина одурачила меня как мальчишку и исчезла, достигнув своей цели. Мне казалось, весь мир сразу вдруг обрушился... Двадцать восемь лет достойной, осознанной жизни, семья, карьера, честь полетели в преисполню. Я чувствовал, что гибель стоит у меня за плечами. Но, может быть, больше ужаса перед ответственностью, страха заслуженного позора и стыда невыносимого за совершенное преступление, меня мучала мысль, что для этой женщины я был не больше, чем случайное происшествие, которое ей пришлось пережить, дабы достигнуть цели, совершенно не связанной со мной.

Она действительно играла мною, как котиком. Меня переполнила злоба. И еще более невыносимым было сознание того, что никогда больше глубокий, влажный, затаенный шелковистой путаницей ресниц, сладострастный взгляд из-под батистовой рубашки не возникнет перед моими глазами и не проникнет, не прожжет нерв настойчивым, нежным призывом. Я понял, что лишиться этой женщины свыше моих сил! Я должен разыскать ее, чтобы исполнить долг офицера и утолить жажду мужчины. Во что бы то ни стало я найду ее... Или спасу, или погибну вместе с ней!

Через десять минут я уже мчался по пыльной дороге. Не стоит рассказывать, как мне удалось напасть на ее след. Теперь, пожалуй, я даже не смог бы объяснить этого: скорее всего, мне помогла безошибочная интуиция. Вся сила ума, нервов, чего-то неопределенного в нашем сознании, в присутствии чего мы даже не подозреваем и что начинает действовать с необычайной силой и точностью в решающие минуты, помогли мне к полудню пробраться сквозь бесконечные ряды тянувшихся на позиции орудий, грузовиков и телег, нагруженных жалким скарбом крестьян, напуганных слухами о близком начале боя и бессмысленно уходящих на восток.

В какой-то деревне я услышал, что совсем молодая, худенькая женщина в костюме сестры милосердия за час перед этим наняла тарантас: «Такая молоденькая, курчавая. Уж я ей сказал, шо туда не можно, шо там близко немцы, но она не слухала, тридцать рублей дать обещала».

105